Все возможно в безумной России -
Даже то, что совсем не просил.
Умолял о величье и силе –
А в ладони упал Сильмарилл.
(Кеменкири)

- Берен! О, Берен! Или ты разлюбил меня? Почему ты гонишь меня от себя, почему не позволяешь пройти путь вместе с тобой до конца, равно будь он исполнен радости или скорби?
- Возлюбленная моя Лютиэнь! Клятва гонит меня, - я не могу вернуться к твоему отцу без того, что было обещано.
- Так давай не будем возвращаться, - прекрасны леса Нелдорета весной, в этой земле больше нет зла, и мы можем остаться здесь и по закону будем мужем и женой, и будем счастливы вместе…
- Разве пристало дочери Владыки Тингола бродить, точно нищей, в лесах? Нет, никогда не соглашусь я похитить тебя, точно вор, у твоих родителей и твоего Королевства, и обречь на бесприютную дикую жизнь ту, что рождена была властвовать и украшать троны великих своею несравненною красотой…
- Что же, если суждено нам добыть то, что поклялся ты принести моему отцу, - то мы добудем это вместе. Если путь твой лежит в Ангбанд, оплот черного зла и мрака, - чуть запнулась, вздрогнула, но тут же выпрямилась в гордой уверенности, - то и там не оставлю я тебя, мой Берен!

… И исполнилось по слову их. Черный замок безмолвно поглотил свои жертвы, добровольно ступившие в распахнутую перед ними ловушку…
Взявшись за руки, стояли двое в огромном пустом зале перед уходящим ввысь черным троном…Никогда еще им не было так страшно.
Они сами не знали, кого (или что), - ожидали увидеть на троне: жуткое чудовище, исчадие мрака. Но перед ними сидел человек, - высокий и седой, сутуловатый пожилой мужчина неопределенных лет, - Берен успел подумать, что по людскому счету ему могло быть и сорок, и шестьдесят, - с лицом жестким и жестоким, покрытым едва видимыми нитями заживших шрамов. Безграничная усталость, - вот что определяло облик Моргота, Черного Врага Мира, великого Властелина Севера, - и Лютиэнь почувствовала, как острый укол жалости словно бы против воли ранил ее сердце.
Голос сверху, словно из немыслимой выси, - такой же холодный и усталый:
- Дочь Тингола и ты, сын Барахира, зачем вы пришли сюда?
… Не удивились тому, что их имена здесь уже известны…
Серебряным колокольчиком прозвенел, медленно затухая в огромном зале, ответ Лютиэнь.
- Владыка тьмы… Я пришла петь перед тобой, как поют менестрели Средиземья…
Она и сама не знала, какого ответа ждет на свое дерзкое предложение, - вероятно, просто пыталась выиграть время, - бежать, бежать отсюда немедленно, если еще есть такая возможность, и что все драгоценности мира, что перед лицом того, что уже открылось и еще могло открыться им здесь?
Но высокая фигура на троне, - все то же неподвижное, непроницаемо замкнутое лицо, - медленно кивнула, соглашаясь: еле видный жест в полумраке. “Вероятно, он просто забавляется с беспомощными жертвами”, - успела подумать Лютиэнь, но отступать уже было некуда, и песня словно сама собой зародилась в глубине ее сердца: отверзлись уста, и чистый звук взлетел ввысь, и голос через несколько тактов окреп, обретая на пути своем светлую печаль, и ясную радость, и силу прозрения. Никогда еще за сотни лет не звучала такая песня в этих чертогах – боль всей земли, очищенная надеждой, звучала в ней…
Жажда уставших коней
Да утолится зерном;
Жажда сожженных полей
Да утолится посевом;
Да осенит тишина
Сердца, разоренные страхом и гневом,
Как осеняют березы
Отеческий дом.
Слезы горячие наши
Да одолеют броню;
Души незрячие наши
Да сподобятся вечного света!
Не погуби, пощади, пожалей, возлюби
Человек человека!
…И простится тебе на земле,
И воздастся в раю.
Слезы горячие наши
Лягут росой на луга –
Высоко поднимутся травы;
И зарастут пепелища,
И закроются раны
И простит нам обиду
Душа в небесах…* прим. 1

«И была эта песнь прекраснее всех, что когда-либо слагались в мире, и печальнее всего, что когда-либо слышал мир. Неизменная и вечная, поныне звучит она в Арде, и внимая ей, скорбят Изначальные и Сотворенные, эльдар и эдайн, келвар и олвар. Ибо Лютиэнь сплела воедино две темы, печаль эльдар и скорбь людей, двух племен, что были сотворены, чтобы обитать в Арде, царстве земном под бесчисленными звездами…
Когда же она преклонила колени перед Мелькором, ее слезы пролились на стопы его, как дождь на камни, и дрогнул Мелькор, чего случалось с ним прежде и не случится никогда впредь.»
(Из летописи, записанной в неизвестное время неизвестным автором).

Еще не скоро после того, как отзвучало последнее слабо угасающее эхо, - вечностью показались эти мгновения, - поднялся Мелькор со своего трона, - исчезло наваждение колдовской песни. Опустила голову Лютиэнь, ожидая и страшась своей гибели вдали от света и солнца, - но сильнее страха за себя восстала вновь в ней любовь к Берену.
- Вы в моей власти, Берен и Лютиэнь. Вы – ничтожные пылинки перед моим Троном. Я мог бы уничтожить вас за один момент…
- Ты не сможешь сделать это, Владыка Тьмы…
- Отчего же? – едва ощутимая усмешка в холодном голосе. – Для меня это будет всего лишь новой игрой, удовольствием. Не в первый и не в последний раз я сделаю это, - уничтожу искру любви и света, доставшуюся мне не по праву. Ты вправе ненавидеть меня, дочь Тингола.
Она вздрогнула, но не отступила. Обращенный к ней взляд Берена, в котором мешались сейчас отчаяние и – вопреки всему – надежда, - придал ей новые силы. Теперь она знала, что нужно сказать.
- Нет, Владыка Тьмы. Ненависть бесплодна, как и та война, которую ты ведешь вот уже почти пятьсот лет. Горе и смерть принес ты на нашу землю, - но месть способна лишь вновь повести историю по замкнутому кругу. Только любовь и надежда смогут исцелить мир. Владыка Тьмы,  мир еще помнит времена, когда ты был велик. Ты был - Творец. Во имя того, что ты любил когда-то, во имя всего святого, что еще осталось у тебя, - а я верю в то, что должно было остаться, - сегодня ты отпустишь нас живыми. Я шла сюда – и я страшилась тебя, Владыка. Я шла сюда, - я хотела увидеть тебя, Владыка, и взглянуть в твои глаза, и узнать то, во что надеялась и боялась поверить:  не всегда ты был Злом. Пусть я погибну здесь, - но во имя Арды, которая будет стоять в веках… я не стану тебя ненавидеть.
Что-то произошло в этот момент, откликаясь на последние слова Лютиэнь, - зал, и без того огромный, раздался ввысь и вширь, впуская в себя дыхание рассвета, незаметно пришедшего в тот, другой мир, который, казалось, уже столетия назад оставили Берен и Лютиэнь. Медленно-медленно, словно застыв во времени, снял Мелькор железную корону, и словно во сне двое увидели протянутую к ним руку. Камень легко подался, свободно выскользнув из державших его столько времени тисков холодного металла.
- Вот то, за чем вы пришли по слову Тингола… Вот твой свадебный дар, принцесса Лютиэнь…
Сильмарилл лег в их ладони,  - величайший и проклятый камень, творение великого, гениального, безумного, кровавого Феанора, омытый бессчетными слезами и невиданной прежде в Арде кровью, - и разгорелся ярчайшим сиянием в полумраке высокого зала. Затаив дыхание, смотрели на него Берен и Лютиэнь.
Засмеялась тогда Лютиэнь, - звоном весенней капели звучал ее смех, отражаясь эхом от убегающих вверх стен зала, - и вслед за ней засмеялся Мелькор, властелин Тьмы, зла и мрака. Бывший Властелин Тьмы… И то, что рождалось сейчас в этом смехе – пение певчих птиц в вышине, и переливы родников и ручьев, вырвавшихся из-под земли, и первая робкая зелень, чудом пробившаяся сквозь выжженную до скальной породы равнину Ард-Гален, и необозримая распахнутая синева небес, - сама жизнь торжествовала над войной и разрухой, над местью и ненавистью. Весна пришла в разоренный Белерианд…
И смеялись они, кружась и ликуя, и стены зала исчезли, раздвигаясь, - только вечное небо, и рассветный ветер, и замирающие звезды над головой, - и мир, пронзенный этой радостью, кружился вместе с ними…

Они очнулись, но чувствовали, что уже ничто и никогда не станет прежним…
- Сейчас вы уйдете отсюда. Я не стану преследовать вас. Потом вы сможете рассказать всем, как усыпили и ранили самого Владыку Тьмы, как героически сражались, - и это будет почти правда. Потому что не меч, - но любовь и надежда, не гнев, - но милосердие, - были твоим оружием, принцесса Лютиэнь из Дориата. Ты достойна своей награды и будешь достойна ее до конца времен. А я… меня больше нет…
Вновь плакала Лютиэнь, услышав это, и молила Эру о том, чтобы он в высшей благости своей даровал исцеление Мелькору, Владыке Тьмы… Но никому неизвестно о том, были ли услышаны ее слова.
Зал перед Береном и Лютиэнь вдруг совсем исчез, съежился, развеялся клочьями призрачного дыма, - они не заметили, как вновь оказались на улице. Откуда-то с юга, из-за гор, задувал свежий ветер, и далеко-далеко за Ард-Гален вставало над миром какое-то немыслимое, ярко-розовое солнце. Они стояли перед черными вратами ада, именуемого Ангбанд, и никогда еще им не было так страшно. Но они были вместе, они держались за руки, и сильмарилл ярче солнца сиял в руке Берена…

… На выходе из ворот их поджидал Кархарот…

… Лютиэнь металась на подушках и стонала, - губы ее приоткрылись, сверкающая волна черных волос облаком укутала лицо. Этот сон она видела почти каждую ночь…

- Лютиэнь, любимая моя! Очнись!
Даэрон-песнопевец в тревоге склонился к ее лицу. Не сразу она вынырнула из своей грезы, хватая ртом воздух.
- Берен, о Берен! Твоя рука… - странный предрассветный лепет, непонятен смысл этих речей в сияющих чертогах Менегрота.
- Соловушка моя, прости и не тревожься понапрасну… - слова едва различимы, полувздох-полустон сквозь стиснутые от боли зубы, напряженное дыхание раненого. – Нет нам удачи. Проклятый камень все же не дался нам…
- Сейчас главное, - не камень, а твоя жизнь, Берен…
Даэрон тоже невольно застонал, гусая губы, постучал рукой по роскошному инкрустированному каменьями столу гномской работы,  - не скрывая уже своего испуга и одновременно легкого, царапающегося где-то в глубине души недовольства.
- Лютиэнь, что с тобой? Это же я, Даэрон. Семь тысяч лет, - с невольным горьким упреком бросил он, - как мы с тобой женаты, а ты до сих пор видишь во сне какого-то смертного… Неужели не заслужил я твоей любви?
Она очнулась окончательно, села на своем ложе, моргнула виновато. В этот момент дочь Тингола, - еще сонная, теплая, разомлевшая, - была как-то особенно прекрасна, - и сердце Даэрона сжалось от пронзительной благодарности за подаренное ему счастье. Если бы только не эти ее странные видения, вызывавшие порой опасения за ее рассудок… Однако днем Лютиэнь возвращалась к нормальной жизни, и Даэрон понимал, что ревновать свою жену к призраку по крайней мере неразумно.
- Я люблю тебя, Даэрон, - медленно сказала Лютиэнь и с радостной улыбкой потянулась к своему супругу для утреннего поцелуя. Напряжение развеялось, съежилось и вылетело в окно.
Пока она совершала свой утренний туалет, Даэрон, чтобы окончательно избавиться от ночной тени, многословно болтал, пересказывая жене последние светские новости.
- Владыка Мелькор с Севера прислал подарки королю Тинголу. И приглашает его в следующем месяце поехать вместе на охоту. Да только сама знаешь, твой отец и раньше-то был тяжел на подъем, - а нынче из Менегрота и вовсе никуда ни ногой. А следовало бы – нам нужно укреплять дипломатические связи с Северной Короной…
     А вот Финрод, король Нарготронда, собирается к нам в гости приехать через неделю…
- Финрод, племянник мой! - обрадовалась Лютиэнь, и вдруг глаза ее снова затуманились видением какого-то странного, лишь ей одной понятного прошлого, и Даэрон опять испугался тому, что она может уйти от него на неведомые пути, и он потеряет свое счастье.
Лютиэнь как-то грустно улыбнулась, - отблеск понимания скользнул по ее лицу.
- Ничего, Даэрон. Я и сама не знаю, что это мне снится. Верно, один лишь Ирмо мог бы истолковать мне смысл этих колдовских снов. Прошу, поверь мне, - один лишь ты всю жизнь владел моим сердцем…
Она не убедила его до конца, - но нужно было и дальше верить, и учиться как-то жить с этим, и надеяться на исцеление… Тревога не до конца оставила его, но когда он вновь обратился к жене, голос его звучал ровно, - почти невинный самообман, который вряд ли удастся скрыть от проницательной даже для эльдэ Лютиэнь, читающей в чужих душах, точно в раскрытой книге.
- Пойдем к столу, твои родители уже давно ждут нас. Надень-ка это – твоя несравненная краса нуждается в достойной оправе.
Наугламир засверкал в его руках и медленно обвился вокруг ее белоснежной шеи: ярче солнца сиял в центре ожерелья камень – творение рук великого Феанора.
- Все-таки достойный свадебный подарок сделала нам Северная корона, - правда, возлюбленная моя?
Она вздрогнула.
- Да… да, наверное, ты прав, Даэрон. Хотя… я бы предпочла, чтобы свет этого камня сиял для всех. Мне порой почему-то кажется, что звезда… вон та утренняя звезда, которая всходит сейчас на небе, похожа на сильмарилл.
- Да, кстати, - вдруг что-то вспомнил Даэрон, привлекая жену к себе, - вчера, пока ты гуляла по лесу, собирая целебные травы, к твоему отцу явился незнакомый менестрель. Странны были его песни…
- Чем же странны? – вновь встревожилась Лютиэнь.
- Он… - ясный взгляд Даэрона омрачился от непонятного воспоминания.- Он сказал, что узнал меня и хочет спеть для меня песню. Я запомнил ее… вот так, послушай-ка…
Даэрон запел негромко, и в напряженном внимании слушала Лютиэнь горькие и прекрасные слова:
Из сумрака Севера вновь в колдовские леса
Вернулась твоя звезда, о Даэрон.
В вечерней тени звенят соловьев голоса -
Умолкла твоя весна, о Даэрон...
Цветы и звезды в венок вплетай -
Как сердце бьется пламя свечей:
- Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль.
Как под ноги - сердце, ты песню бросаешь свою -
Последнюю песню, о Даэрон.
Легенды слагают о птицах, что лишь перед смертью поют -
Но смерть не излечит тебя, о Даэрон...
Полынью песню в венок вплетай -
Горчит на губах золотистый хмель...
- Прощай, любовь моя, прощай.
О Лютиэнь Тинувиэль. ** прим. 2

Не было в лесах Дориата менестреля лучше, чем Даэрон-песнопевец Но и он еще никогда не слышал таких песен, - тревога несбывшегося звучала в кружевном рисунке, сплетавшем воедино слова и мелодию.
… И в светлой земле, что не ведает зла,
Истает ли тень, что на сердце легла,
Исчезнет ли боль, что - как в сердце игла?..
- Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль...
И жжет предвиденье, как яд;
Тебе - уйти на путь Людей,
Но пусть еще - последний взгляд...
Поет безумный менестрель:
- Прощай, моя звезда-печаль,
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль...

- Как странно, Даэрон… - прошептала Лютиэнь, пытаясь очнуться от колдовства, - я не знаю, что такое путь Людей… Но мне кажется, там… в том своем сне, я знала это.
- Это не важно, мой соловей. – Даэрон и сам был встревожен и жалел о том, что разбередил ее и без того раненое сердце. – Забудь, не думай…
Горькой и одновременно светлой была улыбка, которой одарила прекрасная Лютиэнь Даэрона:
- Эльдар не знают забвенья…

…Обнявшись, они смотрели в окно. В небесах яркой вспышкой плыл Эарендил на своем Вингилоте. Занималось утро Четвертой Эпохи. Звенели птичьи голоса, возвещая приход рассвета…

… Звенел отвратительным голосом будильник в комнате у Ленки Богич, старшего менеджера коммерческой фирмы «Сильмарилл». Ленка закряхтела и приоткрыла один глаз. Потом застонала и приоткрыла другой глаз. И рывком села на постели, ругаясь зловещим шепотом, чтобы не разбудить собственного  ребенка, спящего рядом.  На прикроватном столике, - типичном образце «качественной продукции для среднего класса», купленном в соседнем мебельном магазине, лежал раскрытый на середине и перевернутый обложкой вверх потрепанный томик «Сильма» в переводе Гиль-Эстель. Чуть сбоку от книжки, небрежно брошенное, лежало ожерелье, – ослепительным бело-голубым светом полыхал, переливался камень в центре.  Ленка осторожно протянула руку, касаясь кончиками пальцев неожиданно  теплых, едва не горячих граней удивительного кристалла, - и замерла на мгновение, вдруг остро ощутив боль утраченного и силу волшебной музыки, переполнявшей камень.
«Да, вот какие красивые украшения делают в клубе «Тирион» – подумала Ленка, медленно натягивая колготки.
… Двадцать первый век, - век смертных людей, -  шумел за ее окном.

Записала Р.Д.
Ноябрь 2000 – апрель 2001

* прим. 1 – стихи Ю.Кима
** прим. 2 – стихи Н.Васильевой