***

Девочку я придумала, в конце концов. У девочки была гувернантка, говорящая только по-английски, и пони. Пони говорил по-поньски. За это девочка любила его больше, чем гувернантку. Потому что по-поньски она понимала, а по-английски - не всегда. А мальчик был на самом деле. Он жил в доме напротив, и, пока позволял возраст, дергал меня за косички. Потом, правда, перестал. Не помню, из-за чего. Может, стал старше и умнее. А может, я остригла волосы. Впрочем, для нашей сказки это абсолютно неважно. Важно совсем другое.

***

Когда мальчик и девочка выросли, они встретились. Им не помешало даже то, что девочку я придумала, а мальчик был настоящий. Они встретились на какой-то невнятной вечеринке, когда у девочки давно не было пони, а гувернантка уже научилась говорить по-русски. Поньский язык девочка забыла задолго до этого. Мальчик ничем не отличался от множества других, аналогичных мальчиков: любил смотреть телевизор, играть на компьютере и делал  вид, что знает гораздо больше, чем следует.

***

Девочка не могла быть такой же, как остальные на этой вечеринке - их и так много, одинаковых, аккуратно одетых, причесанных по последней моде, вычитанной вчера в Элле четырехмесячной давности. Я бы просто не стала ее придумывать - такую. Моя девочка (впрочем, моя она была ничуть не больше, чем чья-то еще) просто обязана была от них отличаться - иначе зачем же нужно было вообще ее придумывать?

***

Так что девочка чем-то была не похожа на остальных. Может быть, ярко-фиолетовыми глазами? Возможно, волосами длиной до середины бедра, волосами цвета молодой травы на лугу, когда в ней только начинают появляться ярко-желтые одуванчики. Одуванчики тоже наличествовали, количеством не менее пятнадцати штук, хотя, вполне вероятно, что и больше. С утра их было около пятидесяти, но три девочка подарила соседям по квартире, восемь унесло ветром на улице, двенадцать завяли, а остальные так глубоко зарылись в волосы, что пересчитать их не нашлось бы никакого способа.

***

Мальчик почему-то сразу обратил на нее внимание, хотя она была одета так же, как и остальные девочки в комнате: коричневое форменное платье, черные колготки, черный фартучек и темно-лиловый бант в волосах. При взгляде на девочку он вспомнил меня. Даже, наверное, не меня, а то упрямство, которое не покидало его, пока он еще чувствовал внутреннюю потребность каждый раз при встрече потянуть меня за косу. Впрочем, воспоминание было мимолетным, и уже через секунду, когда он встал, чтобы подойти к девочке, оно исчезло. Спроси кто-нибудь мальчика сейчас, о чем он думал мгновение назад - и он бы перечислил все темы неспешного, почти взрослого разговора с друзьями: от компьютеров до присутствующих в комнате девочек; но обо мне бы не упомянул.

*
Оно и к лучшему, ведь девочка, когда он подошел и поцеловал ей руку, тоже не думала обо мне. Она присела в аккуратном реверансе, он поклонился и, предложив ей локоть тщательно отутюженного сюртучка, провел ее к столу. 

***

Если лягушки и разбежались, то это совсем не от того, что были плохо приготовлены. Наоборот, повар был знатоком своего дела, я-то точно знаю, ведь его я придумала точно также, как и девочку. Но его подмастерье, самый настоящий паренек по имени Ганс (и дал же Бог имечко!) в последний момент переложил корицы, а лягушки, даже жареные, как известно, не могут переносить эту пряность в больших количествах. В общем, мальчику не удалось угостить девочку лягушками, поэтому он просто протанцевал с ней положенные 3 круга вальса и проводил до дома.

***

Утром гувернантка расчесывала девочке волосы и вынула из них тринадцать одуванчиков. Мальчик потерял визитную карточку, на котором был номер телефона девочки. Точнее, это я придумала, чтобы он ее потерял. Мне ведь было небезразлично, с кем встречается моя девочка (хотя какая она к черту моя?) Я решила, что настоящий мальчик ей не пара. Я ей придумаю гораздо-гораздо лучшего, и они буду жить счастливо, и если умрут, то в один день, а не как-то иначе. Ведь это я ее придумала...